ПЕПЕЛ ФЕНИКСА
ПРИКЛЮЧЕНИЯ МУРЗИКА
Мурри танцевала шагов за десять впереди, вокруг и позади неё была широкая улица с цветными флагами на столбах, с машинами, свободно летящими по проезжей части, и везде было светло.
Мурри шла рядом под вечерними фонарями на набережной, иногда она почти повисала у Мурзика на руке и смотрела в лицо длинными глазами. Встречные почти не смотрели на них, чтобы не портить себе настроение.
Мурри в разных местах и при разных обстоятельствах. Места меняются всё быстрее, длинные глаза теряют чёткость...
Толстый Жёлтый Поросёнок ругается на них, маленьких, - опять они натворили что-то.
Это квартира Пика Пиковича. Но его самого в ней уже нет, - только его тело лежит на старой кровати под одеялом, с подушки в потолок обращено острое сухое лицо, но оно, конечно, не смотрит в потолок. Кроме Мурзика, никто пока не знает...
Пятая годовщина Пика Пиковича, на которую Мурзик не хотел приезжать, но не приехать было бы слишком неудобно, а потом оказалось, что приехал не зря. Он был рад видеть всех, кто тоже приехал на годовщину и кто жил здесь тогда с Пиком Пиковичем и Толстым Жёлтым Поросёнком.
Мурри в слезах крепко прижимается к нему, а Мурзик ещё крепче прижимает её к себе. Они снова вместе, ссора оказалась недоразумением и не смогла разлучить их даже на день.
Вася принёс в ладошках жужелицу и улыбается ему. Мурзик собирается сказать что-то взрослое, подобающее старшему товарищу, но у него не получается, и он тоже глупо улыбается жужелице и немного бесится из-за этого.
Вася сидит за огромным столом на террасе и рисует цветными карандашами. У него получается всё лучше, он давно уже рисует лучше Мурзика, но продолжает ему подрожать.
...Мурзик отвлекается от воспоминаний, выключает Шопена, подходит к окну и смотрит вниз, на асфальт под грязным осенним снегом.
В квартире к вечеру стало тепло, как во все предыдущие дни. То ли вечером сильнее топили, то ли организм в это время суток был менее чувствителен к холоду.
Хрюк положил книгу на стол, тяжело поднялся с кресла, подошёл к выключателю и включил свет в комнате. За окном сразу стало очень темно. Он подошёл к нему и задёрнул занавески. Ходил он медленно, вперевалку. Но далеко ходить было не надо, - комнатка была маленькой, а кроме неё, в квартире были только крохотная кухня, совмещённый санузел и микроскопическая прихожая.
Хрюк вернулся к креслу, но передумал в него садиться, а вместо этого уселся за деревянный стол без скатерти и пододвинул к себе стоявший на нём старенький ноутбук. Включил его и стал ждать, глядя в бегущие по экрану сигналы загрузки.
Загрузка происходила не быстро, но Хрюк и не торопился. Убедившись, что бук в рабочем режиме, он открыл свою почту. Новых писем не было, не считая обычного спама. Хрюк создал новое письмо, ввёл адрес и стал писать Мурзику, что вчера он не ответил ему потому, что решил сначала перечитать книгу... Книгой, о которой у них зашла речь, было толкование священной истории, её Хрюк и читал перед этим.
В его огромной лысой голове лимонного цвета созрели, наконец, мысли насчёт толкования писания и самого писания, которыми не стыдно было поделиться с его "котёнком". Он полагал, что "котёнка" его мысли могут заинтересовать. Он надеялся привести своего подопечного к той же степени гармонии, в которой пребывал сам в этой крохотной квартирке, которую снял для него как раз его подопечный.
И мы удивились бы, если бы прочли его письмо и поняли, насколько обоснованна его надежда... может быть, мы и сами достигли бы гармонии, прочитав его письмо, но он не поставил нас в копию, а отправил письмо единственному адресату.
Сам я последний раз видел Хрюка лет шесть назад, - наверно, это было во время дымного лета.
Мы встретились возле старого пруда, вокруг которого в детстве мы все гуляли с Пиком Пиковичем. Он не замерзал зимой, и в нём всегда были утки. Однажды там поселилась огромная утка. Мы с Пиком Пиковичем решили, что она домашняя и старались кормить её больше других, ведь ей должно было непросто жить в суровых условиях городского пруда, среди диких сородичей. Хрюк, помню, тоже очень симпатизировал этой утке, и понятно почему...
А шесть лет назад, дымным летом, он пришёл с палкой и сидел со мной на скамейке. Ему уже нелегко было передвигаться.
Мне трудно вспомнить, о чём именно мы с ним говорили, потому что я с трудом запоминаю прямую речь, так же как имена, даты и иностранные слова, не говоря уже о названиях и лицах. Но помню, что говорили долго, так что в конце мне стало немного скучно, и я стал всё сильнее жалеть, что с больным Хрюком не выпьешь... Вот был бы тут хотя бы Мурзик! Но во время прощания у меня, как обычно, болезненно защемило сердце, и захотелось проводить его до его квартиры и - поухаживать за ним, что ли... Конечно, я этого не сделал, а поехал домой. И даже не выпил ни по дороге, ни потом в тот день, потому что времена были тяжёлые - не расслабиться. Хотя очень хотелось.
Я вспоминал Хрюка в детстве, когда он был, наверно, самым сильным среди нас... Да не наверно! - вспомнить только, как он расправился с питоном, вылезшим из ванны и чуть не задушившим Хулигана Мяу. И потом, в юные годы, когда он чуть ли не профессионально занимался боксом.
Огромная лимонная голова погубила его здоровье - перевесила всё остальное, подчинила себе его существование. Не бывает мыслителей с мускулистым торсом, не верьте, если будут доказывать обратное. Вот как я сейчас: занимаюсь спортом довольно регулярно, а мысли разбегаются, а то и просто путаются...
Хрюк в своём одиночестве не только читает.
Вот он возится со своим сломанным мольбертом, устанавливает его на единственном в квартире деревянном столе. Выставляет на стол пузырьки с тушью, банку с кисточками, идёт на кухоньку наполнить другую банку водой. Сейчас что-нибудь нарисует. Может быть, горную гряду с приютившейся у подножия одинокой хижиной, от которой тянется вверх едва заметная струйка дыма.
А Мурзик в это время сидел в кресле-качалке с медицинской книгой в руках и слушал стук ледяного дождя снаружи пластикового окна. Потом встал и убрал книгу в шкаф, где было её место, и включил телевизор. Играли два сильнейших в мире баскетбольных клуба, и он решил, что стоит немного посмотреть.
В перерыве между первой и второй четвертью Мурзик подошёл к окну и обнаружил, что ледяной дождь сменился мокрой метелью.
Тогда он взял телефонную трубку. Обычно он ждал в течение двадцати пяти гудков, прежде чем прервать вызов. В этот раз Хрюк подошёл после семнадцатого гудка.
- Алло.
- Привет, это я, - сказал Мурзик.
- Здравствуй, Мурзик, - обрадовался Хрюк.
- Скажи мне, не таясь, - по обыкновению, Мурзик сразу перешёл к делу. - У тебя в квартире холодно?
- Нет, не очень, - с готовностью ответил Хрюк. - Да и толстый я, мне никогда не холодно.
Мурзик представил, как тот кутается сейчас в свою уютную стариковскую шаль из шерсти или из чего там она у него.
- Ты ведь щели в окнах не затыкал?
- Не затыкал. Потому что не холодно.
- Понятно. Что завтра делаешь?
- Планов много, - добродушно-иронически сообщил Хрюк. - Но они не определены окончательно. Вот сейчас я тушью писать буду - это наверняка.
На следующий день Мурзик был в маленькой квартире Хрюка. Он затыкал щели в старых деревянных окнах неизвестно откуда взятым поролоном и заклеивал сверху клейкой лентой. Примерно так же каждой осенью заклеивали окна в квартире Пика Пиковича, и обычно это делали сами Пик Пикович и Толстый Жёлтый Поросёнок. В последние годы им могли помогать старшие - тот же Хрюк, Базилио...
Довольный Хрюк постукивал в кухне посудой.
- Какой дождь был вчера! А с утра все деревья прозрачной корочкой покрыты, блестят.
- Да, и машины тоже, - откликнулся Мурзик.
- И твоя замёрзла? Ты на метро приехал.
- Нет, отогрел. Она у меня снаружи заводиться может, дистанционно. Как раз для таких случаев.
- Машины, конечно, жалко, а деревьям, пожалуй, тяжелее приходится, как думаешь?
- Да нормально им приходится, у них дверей нет.
Хрюк хрюкнул.
Мурзик, затыкая и заклеивая, смотрел на картину тушью. Она была сделана на плотном листе бумаги для черчения формата А3, лист был прислонён к стене.
На картине действительно была горная гряда с редкими кустиками и низкими деревцами, но хижины видно не было, - она находилась на противоположном склоне, и видна была только едва заметная струйка дыма, сумевшая подняться над горами.
До сих пор благодарен я Хрюку за эту хижину. И очень кстати, что она скрыта от зрителя горной грядой, - иначе что бы это было за уединение, у всех на виду?
Теперь же я спокоен и умиротворён. Пожалуй, на этом горном склоне я в самом деле доживу до девяносто четырёх лет, даже если буду четыре раза в неделю пить креплёный саке и девять раз в неделю выкуривать плотно набитую длинную трубку.
Нередко в ясную погоду мне удаётся следить полёт драконов, которых тоже не может видеть зритель, потому что они не опускаются ниже верхнего края картины.
Теперь я пойду пить зелёный чай и думать о судьбах вселенной.
Но не каждую ночь житель горной хижины кривляется, корча свой ум замысловатыми гримасами.
Бывает и так, что дракон пролетит совсем низко, едва не задев его перепончатым крылом или концом длинного хвоста, и тогда, забыв рассудочные ужимки, житель хижины незамутнённым взором уставляется вдаль и сидит так.
А Хрюк проводит так каждую ночь, но не обязательно сидя и уставившись вдаль, хотя он действительно часто сидит как бы по-турецки (по-турецки по-настоящему давно не получается - не скрещиваются как надо непослушные жирные окорока) и смотрит своими узкими щёлочками не то чтобы вдаль, а, скорее, во внутренние глубины. Иногда же полночи рисует тушью, пастелью или акриловыми красками (реже - масляными) или просто слушает органную пассакалию.
А мы беспомощно жалеем его, упорно не сознаваясь, что эта жалость относится к нам, не сумевшим пойти вслед за Хрюком, несмотря на то, что, в отличие от большинства других, нам путь был показан. Да что был! мы видим его и теперь и снова не находим в себе сил.
Не то что Мурзик, но и я в своей хижине способен лишь признать это - на короткое время, когда драконы летают низко.
08/14.11.16
